Обладательница их теперь откинула дорожную вуаль назад, открыв по-восточному смуглое овальное лицо с тонким орлиным носом и полными красными губами, обрамленное густыми тускло-золотыми кудрями. Сверхъестественный взгляд соседки на мгновение встретился с моим, затем женщина быстро опустила ресницы и откинулась на подушки с томной грацией, наводящей на мысль скорее о Востоке, нежели о Западе.

Полы длинного пальто ее слегка раздвинулись, и я с удивлением заметил, что подбито оно леопардовым мехом. Одна рука попутчицы, без перчатки, покоилась на подлокотнике — узкая, изящная рука цвета слоновой кости со странным древним кольцом на указательном пальце.

Женщина принадлежала явно не к европейской расе, однако я затруднился отнести ее к какой-либо известной мне восточной народности. Честно говоря, я ни разу не встречал никого, хотя бы отдаленно похожего на нее. Она казалась подходящей хозяйкой для огромного негра, с которым я столкнулся на перроне.

Я попытался посмеяться над собой, глядя в окно на залитые лунным светом пейзажи Но загадочная личность единственной моей соседки не давала мне покоя, и я еще раз быстро взглянул в ее сторону, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она поспешно отводит взгляд прочь от меня, и вновь испытать сверхъестественное очарование этого мрачно пылающего взгляда.

Длинная узкая рука женщины вновь привлекла мое внимание: зеленый камень в кольце странно контрастировал с теплым желтоватым оттенком кожи.

То ли необычный облик попутчицы, то ли слабый аромат ее духов вызвали в моем воображении образ убранного цветами алтаря, с которого поднимался легкий дым фимиама во славу какого-то языческого бога.

Тщетно убеждал я себя в том, что просто нервы мои расстроены, тщетно стыдил себя за недостойную слабость Экспресс мчался через залитую лунным светом Англию, оставляя позади станцию за станцией. Я постоянно ощущал себя объектом тайного наблюдения и с каждой минутой нервничал все больше.

С явным усилием я заставил себя неотрывно смотреть в окно. Когда же с великим трудом я прогнал из головы мучавшие меня неуместные мысли и украдкой бросил взгляд через купе, то с невыразимым облегчением убедился, что попутчица моя вновь опустила вуаль.

Вуаль оставалась опущенной до самого конца путешествия. Однако в течение всего последующего часа я продолжал испытывать странные ощущения, о которых впоследствии никогда не мог вспоминать без дрожи ужаса. Казалось, я находился не в обычном купе железнодорожного состава, а в пещере Кумской Сивиллы.

Если бы мне удалось заговорить с таинственной незнакомкой, произнести несколько обыденных слов, то колдовские чары наверняка рассеялись бы. Но по какой-то сверхъестественной причине, никоим образом не связанной с холодным отпором, полученным мной в самом начале путешествия, я начисто лишился дара речи. В течение часа (самого длинного в моей жизни) мой мозг подвергался скрытому наблюдению и исследованию. Казалось, я отчаянно сопротивлялся некоей таинственной силе, которая пыталась завладеть моим сознанием, подавить мою индивидуальность и подчинить меня чужой воле.

В какой мере это соответствовало действительности, а в какой являлось болезненными фантазиями мозга, измученного постоянным противостоянием Желтой организации, я не знаю и по сей день. Но вы, читающие мои записи о нашей великой борьбе с доктором Фу Манчи и его приспешниками, сможете в дальнейшем судить сами.

Когда наконец поезд начал замедлять ход и стойки платформы замелькали за окном, какими желанными показались мне дым, и блеск фонарей, и приглушенный шум занятого своими делами Лондона!

Огромный негр — двойник сбитого мной с ног шофера — открыл дверь купе и одарил меня взглядом, одновременно враждебным и изумленным. Женщина же, закутавшись в пальто, спокойно поднялась с места.

Она потянулась за маленьким кожаным саквояжем на полке, и свободный рукав пальто соскользнул вниз, обнажив голую руку цвета слоновой кости — нежную и безупречной формы. Прямо под локтем ее охватывал странный браслет в виде змеи, в тускло-зеленых глазах которой теплился скрытый огонь.

Затем женщина вышла.

— Ну, слава Богу! — пробормотал я, чувствуя себя новым Данте, выбравшимся из ада.

Выходя из здания вокзала, я мельком увидел серую фигуру, садившуюся в автомобиль, за рулем которого сидел чернокожий шофер.

ГЛАВА XXXI

МАРТЫШКА

Часы пробили половину первого ночи, когда я покинул здание вокзала и, застегнув пальто и надвинув на лоб мягкую шляпу, направился к углу Гайд-парка.

Я отклонил предложения нескольких таксистов и решил часть пути до дома пройти пешком, дабы несколько улеглось лихорадочное волнение.

Я уже стыдился нелепых страхов, охвативших меня во время путешествия, но мне хотелось поразмышлять спокойно, проанализировать свое настроение, и полночная тишина площадей, лежащих по дороге к Гайд-парку, как нельзя более подходила для этой цели.

Невыразимое наслаждение может найти в одиноких прогулках по Лондону в короткие часы апрельской ночи человек, склонный к удовольствиям такого рода. Оценить таинственность пустынного спящего города, почувствовать его величие может лишь человек, свободный от необходимости находиться вне дома в эти часы. Бродяга, дежурный полицейский и владелец ночного кафе знают больше простых людей о спящем Лондоне, но о романтике этих тихих часов они не имеют и представления, ибо романтика отступает перед необходимостью.

Я же мог остро чувствовать аромат тайны, обволакивающий самую заурядную улицу после того, как стихнет на ней шум транспорта, — в те часы, когда лишь изредка шаги одинокого пешехода или шум автомобиля нарушают тишину спящего города. Занятый сокровенными своими мыслями, я находил невыразимое наслаждение в прогулке по пустынным тротуарам, и в созерцании причудливых пейзажей и странных картин, возникающих под покровом ночи в каждом большом городе. Я знавал молчание пустынь, но молчание Лондона завораживает не меньше.

Тот, кому довелось когда-либо, по делу или просто так, проходить маршрутом, каким шел я в ту памятную ночь, должен помнить, что на углу каждой из площадей установлены черные щиты с объявлениями жилищных агентов.

В тени такого щита я остановился на мгновение и неторопливо вытащил из портсигара сигару. Судя по объявлениям, на юго-западном углу площади пустовало очень много домов, и я из чистого любопытства решил прогуляться немного в ту сторону. Из входной двери углового дома и из окон длинной оранжереи над крыльцом на тротуар лился свет.

Все остальные выходящие на площадь окна оставались темными — посему понять, какой дом пустует, а какой заселен, не представлялось возможным. Я стоял словно на улице Помпеи или Фив, — улице давно мертвого города. Роясь в карманах в поисках спичек и рассеянно озираясь по сторонам, я дал волю своему, воображению и принялся размышлять о том, что наступит в далеком будущем день, когда какой-нибудь ученый из неизвестной будущей страны будет стоять на том самом месте, где сейчас стою я, и пытаться по виду руин воссоздать в уме образ типичной лондонской площади. Подул легкий ветер, и щит над моей головой скрипнул в тот момент, когда я поднес горящую спичку в сложенных чашечкой ладонях к сигаре.

Внезапно за моей спиной прозвучал короткий свист!

Я молниеносно обернулся, уронив спичку на тротуар. Ни одного фонаря не светилось поблизости от меня, и дом рядом казался пустующим. Я стоял, вглядываясь в темноту, откуда донесся таинственный звук.

Потом послышался шум приближающегося автомобиля, и такси, вывернув из-за угла с северной стороны площади, проехало мимо. Я смотрел, как оно заворачивает за угол дальнего здания. Скоро гул мотора стих вдали, и во вновь наступившей тишине повторился короткий свист!

На сей раз я похолодел от страха. Звук сей казался странным, непохожим на свист человека: в нем слышалась какая-то насмешливая нотка, странным образом наводящая ужас.